Never give up, it's such a wonderful life (c)
Название: Исповедь вампира (нагло подсмотрено в дневнике Shantana.)
Автор: L&L
Жанр: ау-фэнтези, ангст, романс.
Рейтинг низкий
Честно изучала матчасть, но могу ошибаться)))
Фик с 30stm Kink-fest по заявке: 2.25 Шеннон/Тим, АУ (?) НЦ - 17
Шеннон - вампир, которому скучно и грустно нечем себя занять, чтобы развлечься, он решает завести себе зверюшку. Зверюшку зовут Тим.
читать дальше* * *
В нос ударил запах сырости, смешанный с ароматом свежих роз. Он прислушался, всё ещё находясь на грани сна и реальности. Вокруг была кромешная тьма. Он мотнул головой в сторону и застонал от нестерпимой боли – всё тело содрогнулось от жгучего спазма. Слабость и страх мешали оценить действительность, за которую он отчаянно цеплялся сознанием.
Судя по всему, его привязали к стулу – запястья и голые лодыжки отчаянно саднили от трения грубых верёвок, - на глазах повязка, рот заклеен скотчем. По крайней мере, так казалось ему, любителю американских шпионских фильмов.
Любые попытки уловить время оставались безуспешными. Сквозь шум в ушах он слышал только капли воды, которые звонко падали в лужицу и разносили эхо по всему помещению. Кап-кап-кап.
Через пару минут в голове начало проясняться.
Его звали Тимоти Келлехер, 28 лет отроду, волосы тёмные, глаза голубые - обычный служащий обычной американской компании, унылая канцелярская крыса, как говорила про него подружка Сюзи. Черноволосая бестия, которую порой хотелось выкинуть из окна. Но Сюзи прекрасно готовит и потрясающа в постели, кто же захочет такую бросить. Вот он и не бросал.
«Копия копии копии». Голубая рубашка, чёрные брюки, уставшее лицо, красные глаза, гипнотизирующие часовую панель компьютера: 15:46, 15:47, 15:48. – вот он, Тим Келлехер, никто и ничто среди кучи бумажек, ксероксов и скрепок.
Кап-кап-кап.
Офис являлся некой машиной времени, которая тянула часы, словно жвачку, с каждым ударом секундной стрелки замедляя движение планеты. Но после работы начиналась свобода, когда Келлехер и его друзья, закатав рукава, взъерошив волосы и продев в ухо по маленькой серёжке, отправлялись в гаражи и играли на гитарах. О, да, настоящий драйв, подлинная свобода. Когда Тим брал в руки бас-гитару, он сливался с ней, оживлял её, и они вместе поднимались на вершину сладостного блаженства…
Кап-кап-кап.
Вот и вчера после маленького концерта для гаражных кошек он летел к Сюзи, наслаждаясь пятницей и приятной истомой во всём теле. До выкрашенного жёлтой краской дома оставалось несколько метров, когда Тим почувствовал сильные объятия и лёгкую боль в области шеи. В глазах резко потемнело, ноги вдруг стали ватными, а в голове зазвучал приятный мужской голос: «прости».
И теперь он был здесь, в обездвиженном состоянии, без единого плана выбраться отсюда. Или хотя бы прекратить капающую экзекуцию.
Парень замер, когда сквозь методичный звон капель услышал мягкие неторопливые шаги. «Добрый вечер», - раздался в его мозгу всё тот же бархатистый баритон. Тим аж подпрыгнул, он готов был поклясться, что незнакомец не произнёс ни слова вслух. Последний приблизился, встал сзади и аккуратно начал снимать повязку с глаз. Шёлковый платок струйкой скользнул на пол. Тим зажмурился, боясь яркого света, но в помещении было достаточно темно. Судя по всему за спиной находилось маленькое окошко, через которое проливались серебристо-синие лунные лучи.
Незнакомец обошел узника снова и торопливо сдёрнул полоску скотча с губ Келлехера. Слёзы брызнули из глаз, Тим облизнул горящие губы и уставился вперёд.
Его мучитель был среднего роста, даже чуть-чуть ниже, коренаст и коротко стрижен. На нём были тёмный пиджак с закатанными до локтя рукавами, белая футболка с непонятной надписью и чёрные штаны, плотно облегающие ноги. Пока мужчина ставил себе стул и садился на него верхом напротив парня, тот не мог не отметить сильные мужские руки, которые мягко легли на спинку стула, и красивое лицо.
Тим смешался. Мужчина, казалось, совсем не нервничал (а маньяки, по мнению Келлехера, должны были волноваться) и был окружён атмосферой глубокой скорби и раненной души. От него исходила странная мощь, будто одним своим движением странный человек мог уничтожить его или выпустить на свободу, как запертую в клетке птицу.
- Кто Вы? – нахмурившись, прохрипел Тим. Голос отказывал после долгого молчания. Парень сглотнул и откашлялся.
- Ты можешь называть меня Шеннон, мой дорогой гость. Нынче это имя мне больше нравится среди прочих…
- Зачем Вы меня связали? – осмелев, спросил Келлехер. От странного спокойствия оппонента он начал покрываться противным липким потом. – Где я?
- У меня дома, Тим. Точнее, в подвале моего дома. Я покажу тебе свои спальни позже, если пожелаешь.
- Выпустите меня! – крикнул Тим и попытался освободить руки – безуспешно. От бесполезных попыток лишь выступила кровь.
Шеннон хмыкнул и заворожено посмотрел на свою жертву, медленно облизнувшись. Тим, еле сдерживая желание закрыть глаза от надоевшего страха, с ненавистью пойманной лисы стал разглядывать хозяина дома.
У того был высокий лоб, крупноватый для такого идеального овала лица нос, полные влажные губы с соблазнительным изгибом. Глаза незнакомец спрятал за красными стёклами очков. При свете луны кожа мучителя казалась высеченной из мрамора, создавая иллюзию статуи античного бога.
Словно прочитав мысли, Шеннон улыбнулся, чем совсем сбил Келлехера с толку.
- Отпустите! Зачем я Вам?
- Я планировал тебя убить, Тим, – (сердце вмиг упало куда-то вниз, а потом резко подпрыгнуло к горлу) - Ты хороший парень, поэтому я оставил тебе жизнь. Но, пойми, я очень одинок, и мне не с кем поговорить.
- Вы хотите, чтобы я Вас выслушал? – с надеждой и медленным пониманием произнёс Тим. Мужчина неторопливо кивнул.
- Я хочу, чтобы ты меня понял, - понизив голос до доверительного шёпота, проговорил Шеннон.
- Я согласен, - быстро ответил Тим.
- По мере того, - продолжал мужчина, - Как я буду посвящать тебя в свою жизнь, я буду развязывать все эти верёвки, - он кивнул в направлении пут. – И ты сможешь сам решить, когда уйти.
Тим быстро закивал, мысленно собираясь с силами бежать отсюда при первой возможности, что было сложно – всё тело продолжало ломить от невиданной слабости.
Шеннон откашлялся, прочищая горло, и сказал:
- Не могу предложить тебе устроиться поудобнее, но я надеюсь, ты останешься до конца…
Тима передёрнуло.
- …моей истории.
* * *
«Всё началось несколько веков назад. Испания только-только поднималась после мучительных пятисот лет арабского ига. В последний период Реконкисты я был ещё совсем малышом, но уже тогда всей душой ненавидел мавров, этих чернокожих, как говаривала моя мать, слуг ада, выбравшихся оттуда перерезать истинных христиан. О, меня с самого детства водили на мессы, учили преклонять колена перед распятием и верить в скорый приход Мессии.
До сих пор не забуду старый собор, который строили мавританские архитекторы, но так и бросили на середине. Это было здание серого камня с высокими шпилями на двух центральных колокольнях, крупными разноцветными розетками и множеством надстроенных капелл. Типичная испанская готика, смешение арабских и христианских мотивов. Внутри высокие сводчатые потолки завораживали меня, а порой заставляли дрожать в исступлении. Помнится, я очень переживал, если во время Страшного Суда всё это великолепие расколется и погибнет в руинах.
Огромное распятие перед алтарём страшило меня. Я падал на скамью с потёртым молитвенником в руках и жарко просил прощения за скверный взгляд на Сына божьего.
Всё моё детство прошло в этих походах на исповеди вместе с матерью и младшим братом Хуаном. Наш отец погиб в битве при освобождении Гранады, и с тех пор мать, истинная испанка, носила только траурные наряды: строгое чёрное платье моды тех лет – наглухо закрытое от подбородка до пола, - и белая вуаль. Хрупкая, гордая, черноглазая – она всегда была для меня Мадонной. Никаких украшений, которые я замечал на пальцах и шеях её подруг.
Мы трое усиленно молились за спасение наших душ. Помнится, я стоял перед Христом, сложив маленькие ручки в молитве, и просил уберечь мою душу от соблазнов, чтобы ни за что на свете Господь не позволил мне попасть в ад и стать мавром.
А ведь было за что. В те времена, когда мы, затаив дыхание, ловили каждое слово с губ матери о Боге и любви к ближнему, я ненавидел Хуана всей душой. Он был младшим и, как мне казалось, больше любим. В его хрустально-голубых глазах было столько благочестивости и милосердия, что многие называли его маленьким Иисусом. Он, а не я, получал похвалы священника за выученные молитвы, он, а не я, становился любимцем сеньор и сеньоров. Я видел на его лице одухотворённость, в глазах – высший смысл невинности. И ненавидел.
Кстати, Хуан считал, что поза распятия не случайна, что Он раскинул руки для того, чтобы уметь объять весь мир. Мать гладила его по шёлковым волосам, чего я от неё ждать никак не мог в своём отношении.
Зависть, скажу я тебе, страшное чувство. Оно разъедало меня изнутри, застилало глаза настолько, что однажды я очнулся от приступа ярости в своей комнате с окровавленными осколками зеркала вокруг. Но на публике я вёл себя прилично, лишь священнику рассказывая о своих внутренних проблемах. Толстый падре с масляными губами выслушивал меня, давал наставления успокоить душу и продолжать непрерывно молиться.
- Сеньора Долорес, - говорил падре моей матери. – Мне кажется, маленький Мигель нуждается в более частых проповедях. Я нахожу его характер слишком жестоким.
Мне было страшно. Я изо всех сил старался быть хорошим старшим братом. И каждый вечер перед сном выполнял советы священника.
Надо сказать, что жили мы в одном из маленьких городов на северо-востоке Испании, название тебе ничего не даст – этого городка давно нет на карте. Неподалёку плескалось Средиземное море, искрящееся под жарким испанским солнцем, куда я любил уходить, чтобы поразмышлять о жизни.
Наш дом был настоящим поместьем, с увитым красным виноградом и вездесущим плющом ограждением. В саду росли удивительно красивые розы с крупными бутонами, в основном красные, - мой любимый цвет. Ещё там цвели пушистые пионы, тонкие тюльпаны и любимые цветочки моей матери – ночные фиалки. Мать любила гулять по ночам в тишине, пока, как она считала, мы спали, и тихонько плакать. Однажды я застал её за этим занятием.
Мать всё в том же глухом чёрном платье сжимала в руке стебли фиалок, свесивших нежные головки вниз, смотрела в лицо полной и всхлипывала. Тогда был единственный раз, в который я увидел блестящие дорожки слёз на её впалых щеках.
- Мама, - спросил я её тогда, позволив себе такое неформальное обращение. – Что случилось?
Она тогда накричала на меня и выпорола плетьми, запретив с собой разговаривать.
Вот так я и рос, мучимый внутренними сомнениями и глубокой яростной ненавистью к брату»
* * *
Шеннон прервался и внимательно посмотрел Тиму в глаза, слегка наклонив голову. Тот моргнул и улыбка медленно расползлась на его лице.
- Что за бред? Испания, мавры, Христос… Вы, должно быть, историк или, не знаю, географ. Решили проверить, поверю ли я в то, что человек способен прожить несколько сот лет? Или Вы пригласили меня, чтобы поделиться эликсиром бессмертия? – Келлехер нервно рассмеялся, но тут же осёкся, глядя на серьёзно-задумчивое выражение лица рассказчика.
Шеннон поднялся, обогнул свой стул и неторопливо развязал верёвки вокруг тела, оставив стянутыми только руки и ноги.
- Это не бред, Тим. Но я могу представить себе твоё смятение, - проговорил мужчина, сворачивая верёвку и глядя в пустоту перед собой. – Если бы мне тогда рассказали столь сомнительную историю, я бы не поверил.
- Поверьте, то, что вы держите меня здесь связанным, не способствует вере. Отпустите. И мы сможем встретиться за обедом в каком-нибудь приличном кафе. Знаете, возле моей работы отличная закусочная…
Шеннон добродушно рассмеялся.
- Я не могу отпустить тебя, друг. Тем более, я только начал, – он пожал плечами и вернулся на место.
- Вы меня убьёте? – подавленно спросил Тим.
- Нет… Наверное. Не бойся, мне просто нужно высказаться, только и всего. За несколько лет во мне скопилось столько воспоминаний, что просто кощунственно ими не поделиться.
Келлехер уронил голову на грудь, вздохнул и попросил продолжать.
* * *
«Мне исполнилось тридцать пять лет, когда умерла мать. Первые признаки болезни проявлялись ещё задолго до кончины, когда однажды, выходя из церкви, она увидела кровь на белоснежном платке. Мне было жутко видеть её, и без того хрупкую, угасающую с каждым днём, словно огонёк церковной свечи. Это ощущение усилилось, когда её кожа приобрела желтоватый оттенок.
Мы не спали по ночам, с распахнутыми в темноту глазами слушая её сдавленный кашель. Хуан приходил и садился ко мне на постель, поедая своими голубыми глазами моё сознание. Я просто обнимал его. Знаю, он искал надежду, а я просто выполнял свой долг старшего. Я предчувствовал, что матери оставалось недолго.
Я заглянул в его хрустальные прекрасные глаза и понял, почему все вокруг называют его ангелом. Даже в свои двадцать семь лет он не утратил какой-то детской непосредственности и чистоты… В следующую минуту Хуан кубарем катился прочь, испуганно и недоумённо, не ожидавший, что я оттолкну его от себя.
Ты, должно быть, думаешь о том, были ли у нас подружки? В моих объятиях тогда побывали самые страстные женщины Испании, холёные дочери грандов и местные проститутки, но ни одна не смогла занять место в моём сердце надолго. Я пробовал и с мужчинами, гибкими чернокожими рабами с оленьими глазами и потрясающими навыками любовников. Однако никому не удавалось вытеснить из моей головы собственного брата.
Однажды ранним утром, ещё до восхода солнца, я оделся и пошёл к морю, молиться. На тот момент мне казалось, что Бога можно встретить именно там, где небо встречается с землёй, где огромное море отражает облака, а те кажутся комками голубоватой ваты, прикреплённой к тарелке небосвода. Да, именно там я и планировал рассказать Господу о своём смятении.
Нужно сказать, что мой отец был одним из богатейших мореплавателей всей Испании. Из далёких походов он привозил золото, драгоценные камни, странные продукты и смешных животных. Отец любил море, жил им. Но после его смерти мать запретила нам когда-либо подниматься на корабль, хотя сохранила прибыльную собственность. Город оставался нашей фамильной верфью. Втихаря мы с Хуаном уходили на берег, чтобы послушать крики чаек и понаблюдать за мускулистыми трудящимися матросами на наших судах, собиравшихся или только что вернувшихся из плавания.
В то утро корабли отправлялись бороздить моря в составе какой-то там королевской экспедиции. Я прохаживался, как настоящий гранд, одетый во всё чёрное по моде тех лет: бархатная куртка, богато расшитая серебром с узким воротником, как прописывал этикет, штаны, плотно обтягивающие ноги, и сверху вторые, в виде двух шаров, также украшенные шитьём. С левого плеча у меня свисал плащ того же чёрного цвета и серебряной вышивкой, прикрывающий шпагу, которая из за верхних штанов висела почти горизонтально.
Так и гулял я с желанием, чтобы морской ветер очистил мою голову от странных мыслей и наставил на путь истинный. Тогда мне казалось, что это временное помешательство так или иначе связано с болезнью матери, её ужасным состоянием. При виде неё хотелось сбежать из дома, ибо она разносила смерть, была олицетворением всего того, чего я боялся. А Хуан, такой тёплый и здоровый, родной и беззащитный, что хотелось его спрятать в своих объятиях…
От подобных умозаключений у меня кружилась голова. Однако из липких бешенных мыслей меня выдернула следующая картина.
Солнце ещё не появилось из-за кромки воды, но небо уже окрашивалось в нежно-сиреневые тона. С подплывшей к пристани шлюпки вышла девушка необычной для наших краёв внешностью: белокурые волосы, светло-розовое платье, открывающее грудь. Она, тоненькая, словно цветок нарцисса, размахивала руками, раздавая указания трём слугам на непонятном языке, торопливо оглядываясь на морскую гладь. Итальянка.
В тот момент сердце моё быстро забилось предчувствием чего-то неизбежного. Но тогда я ещё не предполагал, что катастрофа будет столь разрушительна.
Странным образом компания испарилась, а я ещё долго стоял, повернув голову набок в их направлении. Начиналось утро, и пора было проведать мать. В эти часы она как раз поднималась с постели, чтобы одеться и снова лечь – ходить она уже не могла.
Ещё на пути к дому я понял, что её конец настал. Возле дверей собрались какие-то женщины, лица которых были залиты слезами. Никогда прежде они не попадались мне на глаза. Кто все эти люди? Они были похожи на ворон, слетевшихся на свежее мясо. Я вспылил.
- Убирайтесь! – кричал я, пробираясь ко входу в дом. – Убирайтесь!!!
Маленький садик возле дорожки сплошь был покрыт бледными фиалками, с неистовой силой отдающих свой аромат воздуху. Они чувствовали.
На самом деле, там было много знакомых по походам в церковь яростных католичек. Просто в какой-то момент сознание покинуло меня. Я влетел в спальню.
Хуан стоял на коленях у кровати и сжимал костлявую ручку матери, закрывшей глаза навечно. Да, эта длинная восковая свечка потухла навсегда. Лицо брата исказилось в гримасе искренней скорби. Из его глаз катились слёзы, и я почему-то вдруг стал надеяться, что вместе с этой водой его глаза потеряют весь свой хрустальный блеск. Вот об этом я думал, о его прекрасных глазах, в одной комнате с покойной матерью. Помнится, ни одной слезы не появилось на моей щеке и во время церемонии прощания.
Смешанные чувства. Я яро держал Хуана под своим вниманием, ни разу не выпуская и приходя в панику, когда знакомой фигуры не оказывалось в одном помещении со мной. Не помню, достаточно ли соблюдал традиции, брат стал моей одержимостью – мне постоянно хотелось его защитить.
Тогда в церкви, при свете множества свечей, он спросил меня жарким приглушённым шёпотом:
- Мигель, что ты чувствуешь?
Падре, ещё больше раздобревший, настолько, что его ряса вот-вот могла затрещать по швам, читал молитву. Я моргнул, отвлекаясь и даже встал на носочки, чтобы сказать прямо брату в ухо, - уже тогда он был немного выше меня.
- Пустоту… - почему-то соврал я. - Скорбь. А ты?
На самом деле мне было абсолютно всё равно. Он повернул лицо к распятию, огоньки свечек всполыхнули в его глазах, придавая ему, признанному ангелу, странную чертовщинку.
- Свободу, - вдохновенно прошептал он.
Я смутился и не сказал ни слова.
Через год наша жизнь изменилась до неузнаваемости. Хуан разгуливал по городу, нарядившись в свой лучший костюм тёмно-фиолетового бархата с золотой вышивкой. Настоящий идальго.
Я едва управлялся с делами, поручая и перепоручая работникам необходимые дела, а он прохаживался по улицам в ярких одеждах, словно случился великий праздник. Я никак не мог выбросить его слова из головы. Свободу… Мог ли я отрицать, что не ощущал того же? Мать держала нас в ежовых рукавицах, запрещая то это, то другое. Дьявольский огонёк в глазах брата пугал меня.
В общем, я не понимал самого себя и отдался верфи.
Хуан стал пропадать ночами и возвращаться только под утро, напевая песенки пьяных моряков. Я как раз вставал в это время в предчувствии тяжёлого рабочего дня.
Мы практически перестали приходить на мессы, что озаботило горожан, и мне приходилось за шкирку таскать брата в церковь для соблюдения всех традиций.
- Какого чёрта? – бурчал он. – Неужели мы не можем сделать этого дома?
- Таковы основы истинного христианина, - отвечал я словами падре.
Он фыркал, но всё же шёл со мной.
- Бога нет, - как-то обронил он.
- Не говори так, - шипел я ему тихо, словно боясь, что нас услышат и прямо на месте поразит молния.
- Бога нет! – закричал он. – Если бы был, он не отобрал у нас маму, которая так верила, так верила в его милосердие, а умерла в мучениях. Если бы он был, - свистящим шёпотом проговорил он. – Он бы послал нам более нежную женщину, вместо неё. Как, например, Бьянка.
- Ты сходишь с ума, Хуан, - пробормотал я, поморщившись. – Кто такая Бьянка?
- Моя будущая жена, - подмигнув, с уверенностью сказал он. Из немого ступора меня вывела служанка, которая объявила, что мы опаздываем на мессу.
Через несколько дней я увидел знаменитую Бьянку на приёме у одного из заезжих богачей. Сеньор Бальдини, венецианский торговец замечательными тканями, из которых были шиты и мои костюмы. Напыщенный павлин в разноцветном наряде. Таким же был его двухэтажный особняк, купленный у разорившегося помещика. Итальянец устроил маскарад, что было диковинкой в наших краях. Предполагалось, что каждый должен был надеть маску, богато украшенную росписью, вышивкой или перьями. Бальдини предложил мне золотую на пол-лица, с длинным загнутым вниз носом, которая, по его мнению, идеально подходила моему чёрному костюму с ручной отделкой. Для Хуана в нежно-голубом костюме он приготовил маску, полностью скрывающую лицо. Правая половина маски была покрыта червлёным золотом, а левая – серебристым напылением. Почему-то меня передёрнуло от такого жестокого контраста.
Я отвернулся и среди тёмного бархата тяжёлых женских платьев нашёл шёлковый цветок, белый бутон, скрывающий лицо за маской, расшитой золотом, которая держалась на длинной золотой ручке. Женщину я узнал сразу – это была та незнакомка, которую я заметил на пристани в день смерти матери. Белокурые волосы, переплетённые нитями жемчуга, сияли ангельским свечением.
- Бьянка, - выдохнул Хуан мне в ухо и двинулся вперёд. Я пошёл за ним, не обращая внимания ни на кого из присутствующих. Испанская знать, что она мне. Подойдя к ней, Хуан перехватил белоснежную маленькую ручку и жадно прижался губами.
Пойми, Тим, для нас, выросших среди католического аскетизма и низкопробных девиц с пристани, она была, как красная тряпка для быка. Женщины явно недолюбливали экспрессивную и своенравную итальянскую красавицу, в то время как они сами должны были неукоснительно соблюдать этикет. Максимально закрывать тело, не позволять ярких эмоций и жестов. Постепенно это ушло, но тогда было именно так.
- Ох, сеньор Хуан, - замурлыкала итальянка грудным голосом, опуская маску вниз. – Представьте меня своему другу.
- Мой брат, Мигель, дорогая Бьянка, - произнёс Хуан без особого энтузиазма.
Я был заворожён. Изумрудные глаза её светились благодушием, которое нарушалось короткими вспышками кошачьей хищности. Она тепло улыбнулась мне, а когда я поцеловал ей руку, весело засмеялась. Плотный корсет сковывал движения, но красиво окаймлял грудь, словно корзинка с яблоками. Демоническое создание.
- Я уже говорил ему, - донёсся до меня голос брата. – Что хочу жениться на Вас.
- И что же ответил сеньор Мигель? – Бьянка пристально посмотрела мне в глаза.
Я смутился. Мне не нравился её плотоядный взгляд.
- Мой брат не думает, что говорит, - произнёс я.
Меня отвлекли, грубо выдернув из смятения разговорами о вернувшейся ни с чем экспедиции. В последние годы наши дела не были успешны, португальские корабли захватывали морское пространство, с каждым часом улучшая свои суда.
Но все разговоры были для меня утомительны. Мне хотелось увидеть Хуана, постоять в лучах его обаяния и успокоить душу.
Липкая тревога охватила меня. Брат пропал. Я искал его в веренице разноцветных масок, пока не закружилась голова. Невиданная сила тянула меня наверх. Я, словно одержимый, поднялся по лестнице, застеленной мавританским ковром, которая вела в спальни. Разумеется, на моём лице была та самая маска с длинным носом. Сердце заходилось в неистовом пасодобле, сбивая дыхание и разгоняя в крови ярость. Я прислушивался к дверям одна за другой, не осознавая, что конкретно хочу услышать. Перед глазами мелькали красные веера. Шаг, ещё один, ещё.
Двери распахнулись и оттуда, покачиваясь, вышел счастливый Хуан. Он побрёл мимо меня, даже не заметив. Я готов был поклясться, что на бархате его голубых туфель были бурые капли крови. Я ворвался в комнату с намерением убить Бьянку за то, что она забрала сердце и душу. Но девушки там не оказалось. Только ворох мятых простыней и распахнутое настежь окно в ночь».
* * *
Шеннон прервался и посмотрел на притихшего Тима. Он снял очки, и потёр глаза, будто бы оправа сильно давила на переносицу. Взгляд орехово-карих грустных глаз обескуражил Келлехера.
- Он её убил?
- О, нет, что ты, - улыбнулся Шеннон. – Она сама вышла ко мне в гостиную и высказала радость от знакомства с фальшиво-весёлой улыбкой. Глядя на разрумяненные щёки и серьёзные глаза, я не смог сказать ей всё, что думаю. Что было странно для меня, привыкшего к разговорам на грани.
- А как же кровь?
- Это была кровь Хуана.
Мужчина поднялся со стула и встал на колени у ног Тима. Тот замер, запрокинув голову назад, стараясь успокоиться, пока руки развязывали тугие жгуты, холодные пальцы приятно касались кожи затёкших лодыжек. Келлехер даже задумался: не мазохист ли он часом?
В следующую секунду Шеннон запустил руку под брючину и погладил напряжённую икру. В недоумении опустив голову, парень дёрнулся, встретившись взглядом с мужчиной, в котором читалось животное вожделение. Складывалось дикое ощущение, что тот хочет его съесть..
Но взгляд потух, минутное замешательство прошло, Шеннон поднялся с колен и встал возле окна, поэтому Тим его не видел, о чём очень жалел. Ещё через несколько минут из-за спины послышался всё тот же бархатный голос.
* * *
«Будни тянулись, как караван в жаркой пустыне. Все мои мысли занимала Бьянка. Я всё больше и больше воспринимал её как демоницу, присланную из ада нарушить наш духовный покой. Я молил Бога избавить меня и Хуана от неё. Она мне снилась. Во сне она звала меня к себе. Во сне она целовала брата, обвивала его своими белоснежными руками и длинными ногами. Мне становилось противно и страшно.
Хуан совсем сошёл с ума. Каждую ночь он пропадал в её доме рядом с другими обожателями, каждое утро он возвращался, всё более измождённый и подолгу смотрел в потолок. В нынешнее время его наверняка приняли бы за наркомана.
Всё менялось, когда она стояла рядом живая, не видение из сна, не иллюзия из грёз, реальная. Я будто попадал в невидимый поток тумана, ослепительный, оглушающий, никак не сочетавшийся с её нахмуренными золотистыми бровями, пока никто не смотрел на неё прямо. В беседе, однако, Бьянка была необыкновенно и навязчиво весела.
- Ваш брат – сущий ангел. Если бы Боттичелли был испанцем, его купидоны выходили бы именно такими, - закусывая губы, сказала мне она на очередном приёме. Её зелёное платье под цвет глаз по-прежнему было не в меру открытым, а изумрудная диадема в волосах подчёркивала необыкновенное сияние глаз.
- Думаете? – борясь с желанием уйти куда глаза глядят, произнёс я. – А вот Вы – настоящий сатана.
Она звонко рассмеялась.
- В таком случае, называйте меня Лючия, мой дорогой Мигель.
- Вы и правда несёте свет. Смертоносный свет.
- Может быть, может быть, - с этими словами она ускользала от меня, как рыбка. – Иногда мне кажется, что Вы ревнуете Хуана ко мне.
Тогда мысль показалась мне безумной. Но когда Хуан влетел ко мне в комнату и, сдёрнув шторы с окон, завопил:
- Я женюсь на ней! Бьянка согласилась выйти за меня замуж!
Почва ушла у меня из-под ног.
- Нет, - прошептал я.
Хуан меня не слушал и продолжал быстро расхаживать по комнате.
- Мы поженимся через несколько месяцев, в полночь, как она хотела. Ах, милая Бьянка! Светловолосая красавица, укравшая мою жизнь.
- Нет! – взревел я. – Этого не будет, Хуан. Ты никогда не женишься на этой женщине!
- Почему? – с вызовом и презрением спросил он.
- Она не любит тебя, она словно выпивает тебя изнутри.
- Это любовь, Мигель. Она иссушает, потому что мы не вместе .
- Это ведьма, Хуан. Она здесь, чтобы разрушить нашу семью.
- О чём ты? – брат мотнул головой и тут же устало произнёс. – Ты слишком много работаешь. Помолись за нас своему Богу.
Хуан покинул комнату, оставив меня в диком негодовании. Но как я мог объяснить, почему им нельзя пожениться? Злость затопила меня настолько, что, спустя несколько дней, я решил покинуть город на одном из судов, якобы для личной покупки драгоценностей к свадьбе. Видеть Хуана счастливым и будто порхающим над землёй было невыносимо.
Наши корабли приставали у берегов Италии, Греции и Марокко, закупались ткани, стекло, золото. Я тянул время, задерживаясь в каждом порту, надеясь, что брат передумает за время моего отсутствия, что Бьянка покинет город до моего возвращения. Мысли, что они поженятся прежде, чем мои корабли достигнут родного берега, не допускались. Хуан просто не мог не получить моего благословения! Хотя наблюдая за пугающими переменами в его поведениями, я уже не был уверен.
За время плавания кожа у меня потемнела и была солёной на вкус, пропитавшись морским бризом. Я понял, почему отец так любил море, я поймал его спокойствие и надумал стать моряком, как отец. Широкие паруса стали для меня олицетворением свободы и гармонии с собой в эти тяжёлые времена. Ярость моя поутихла, уступив своё место странному и устойчивому предчувствию беды. «Будь, что будет» - решил я перед тем, как мы вошли в маленькую бухту нашего города.
Был полдень, солнце стояло в зените и нещадно опаляло всё вокруг. Все травы и деревья вдруг показались мне убогими, сухими. Недобрый знак. Нахмурившись, я поднялся по ступенькам дома и пошёл в спальни. Хуана я не нашёл. И всё же радость от возвращения домой цвела улыбкой на моём лице.
Он появился ближе к вечеру, и с порога моей комнаты заявил:
- Ну, раз ты здесь, мы можем обвенчаться уже сегодня!
Бледный и худой, с бешенными глазами, в потрёпанной и пыльной одежде он напоминал привидение. Спокойствие, приобретённое за месяцы плавания, как рукой сняло. Я был в отчаянии. Церемония, как и планировалось, должна была состояться в полночь – так пожелала Бьянка. Падре, попавший под её обаяние, не мог не согласиться вопреки обычаям. Я предпринял попытку уговорить Хуана отказаться от своего решения – тщетно. Поэтому к началу обряда я был прилично пьян от красного французского вина.
Бьянка пожелала одеться для церемонии в нашем доме. Я не возражал. Не видел и не хотел её видеть, просто напивался в своей комнате вином из золотого кубка, украшенного рубинами и сапфирами.
Спускаясь в погреб за очередной бутылкой, я услышал странные шорохи в спальне матери, там, где должна была находиться невеста. В приоткрытую дверь раздавались голоса, мужской и женский. Я сразу их узнал.
- Расскажи…
- Самый прекрасный и сладкий напиток, который я когда-либо пила. Ты позволяешь мне слишком много, Хуанито. Я ведь могла и убить тебя сегодня.
- Сделай это, - говорил Хуан.
- Прости, мой мальчик, - ласково проговорила Бьянка. – Но ещё не время.
- Мы сегодня поженимся, дай мне кровь! – настаивал мой брат. Она молчала, явно к чему-то прислушиваясь.
- Тише! Там Мигель! – испуганно прошептала она.
Я ворвался в комнату и без слов схватил женщину за тонкое запястье.
- О чём он говорит, Бьянка? Какая кровь?
Её изумрудные глаза впились в меня так, что, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Губы плотно сжались в тонкую нить.
- Какая кровь?! – ревел я. Они продолжали молчать, и тогда я дёрнул её на себя. Бьянка вздрогнула, но я продолжал тащить её вниз к дверям, чтобы вышвырнуть на улицу.
Внезапно она вырвала руку с нечеловеческой силой и прыгнула на меня, повалив с ног. Мы катались по мраморным плитам гостиной, пока она одним движением не пригвоздила меня к полу. Тут я разглядел на ней подвенечное платье в истинном испанском стиле, белая кружевная ткань, расшитая мелким жемчугом, туго облегала её стройную фигурку. Волосы высоко подняты и покрыты вуалью. Прекрасная невеста, под властью которой я не мог даже вздохнуть.
Она улыбнулась, я, ещё находясь под действием вина, улыбнулся ей в ответ и попытался сбросить с себя.
- Бедный Мигель, глупый Мигель, такой же красивый, как и его брат, - проговорила она и наклонилась. Я почувствовал аромат жасмина, исходящий от её кожи. Я почувствовал, как она лизнула мою шею. Я почувствовал, как она прокусила кожу и стала пить. Мгновенный страх, сковавший всё моё тело, сменился истомой, чувственным наслаждением. Я видел лицо Хуана, взволнованное и прекрасное, как никогда.
- Не бойся, - словно через вату, звучали его слова. - Всё будет хорошо.
Я потерял сознание. Мне виделись страницы моей недолгой жизни, высохшая мать, разрушенные города, высокое распятие, хрустальные испуганные глаза Хуана. Да, наверное, это было самое ценное в моей смертной жизни – его взгляд, чистый и невинный.
Тело содрогнулось, когда мне в рот попало что-то солоноватое, как средиземноморский бриз, и терпкое, как французское вино.
- Пей! – приказала Бьянка, и к моим губам прижалось что-то, изливающее эту самую жидкость. Я с трудом повернул голову, чтобы не поддаться ей, но кто-то надёжно держал мою голову руками. Вязкая жидкость наполнила рот, пролилась через уголки.
- Пей же! – закричала Бьянка, и я судорожно глотнул. В следующую минуту я жадно припал к источнику, от которого по всему телу проходили оргазмические импульсы. Я вдруг увидел Венецию, этот прекрасный плавающий город, его жителей, развалившихся на подушках, множество мужчин – я полюбил каждого. Венеция. Розово-голубое небо раскинулось передо мной, пока я лежал в гондоле и слушал песни искусных музыкантов.
Видения резко прекратились. Я сел на полу. Меня тошнило и трясло. Бьянка сидела возле стены, подобрав ноги и прижимая окровавленную руку к груди так, что на её платье расцветала огромная алая роза. Рядом с ней – Хуан, озабоченно разглядывающий меня – глубокая морщинка пролегла у него между бровей.
Я вдруг понял, как на самом деле красив мой брат. Как прекрасно его лицо вот с этой самой морщинкой между тёмных прямых бровей со слегка опущенными вниз кончиками. Он совершенство, ангел, бог! Я сидел на полу и заворожено рассматривал брата.
На секунду я закрыл глаза и вдохнул полной грудью воздух, как никогда раньше. Я почувствовал запах садовой мяты, острых перцев на кухне и… крови. Бурлящей, сладкой, драгоценной крови.
В один прыжок я преодолел расстояние между собой и Хуаном. Рассудок помутился. Кровь. По его жилам текла вожделенная жидкость. Достаточно только прокусить бьющуюся артерию на шее и напиться вдоволь. Кровь.
* * *
Тим сморгнул оцепенение и встряхнулся. Язык предательски прилипал к нёбу.
- Вы его убили? – обеспокоено спросил он, стараясь обернуться и увидеть Шеннона. Безуспешно.
- Нет, Бьянка остановила меня. Потом мне стало слишком плохо, чтобы прокусить чью-либо шею – агония, когда клетки тела начали умирать.
- Вы, должно быть, шутите!
- Отчего же?
- Извините, но я не верю в вампиров, - замотал головой Тим. Всё его тело будто наливалось свинцом при одном только взгляде на хозяина домаю
- Жаль, - произнёс Шеннон с улыбкой.
Келлехер почувствовал, как верёвки, стискивающие запястья, ослабли. Он потёр руки, шипя от саднящей натёртой до крови кожи. Шеннон мягко взял левую руку Тима в свою и потянул за собой к выходу из комнаты.
- Ты не торопишься уйти, - заметил он.
Тим рассеяно кивнул, не обращая внимания на то, что мужчина его не видит. Оказалось, парень на голову выше своего мучителя. Слабость нахлынула с новой силой. В глаза ударил мягкий свет расставленных повсюду свечей.
Тима, абсолютно безвольного и думающего только о том, что пора бы уходить отсюда, вели по каким-то комнатам с высокими потолками и золотыми стенами, сырость подвала сменилась насыщенным запахом роз и ночных фиалок. Всё вокруг приобрело плавные и округлые очертания, как на картинах Сальвадора Дали. Вот они поднимаются по пластилиновой лестнице с резким росчерком кованых чёрных перил, потом заходят в густо-красную комнату с крупными кляксами бордовых роз. Рухнув на кровать, Тим тут же погрузился в такой же сюрреалистический сон с белозубыми маврами, гордыми испанцами и безумной итальянкой. Образы исполняли фламенко, отбивая ритм в висках. Красные, чёрные, белые. Красные, чёрные. Красные. Кровавые…
Тим покрылся холодным потом и попытался встать, но Шеннон придавил его к кровати всем своим телом. Он разорвал рубашку Тима, и звон маленьких пуговиц по паркету означал начало танца. Извиваясь, парень пытался сбросить его, словно бык на арене, но тщетно. Матадор уже нащупал и взял в руку гибкую мулету и начал свою игру. Тим рвано выдохнул, но продолжил нападать. Жарко и нечем дышать. Близость холодных губ сводила с ума. Рывок.
Шеннон ухмыльнулся. Он лизнул бусинку соска, а затем прокусил его. Удар пикой. Секунда, чтобы напиться драгоценной крови под жалобные стоны жертвы. Следующий должен быть синхронным – они едины, бык полностью управляем и сам идёт на смерть.
Красные, красные веера.
Серия ударов… крик побеждённой похоти… и блаженное забвение, когда оба валятся с ног и слышат… аплодисменты публики? Нет, всего лишь шелест дождя и портьер, теребимых ветром. И новое погружение в странное забвение.
Там, во сне, он почувствовал холодные пальцы на своей руке, там, где кровавые борозды от верёвки нещадно щипало. Шеннон. Горячие вены пульсировали, словно собирались вот-вот взорваться. Мужчина наклонился и прижался губами к ранам. Медленно он вылизывал каждую царапину влажным языком, сладко собирая проступившие капельки крови, бережно залечивая раненную кожу.
Одним рывком, словно рысь, Шеннон навис над Келлехером, заглядывая тому прямо в глаза. Он взял вторую, ещё болящую, руку в свои ладони и мягко коснулся языком косточки запястья. Аккуратно поворачивая, Шеннон повторил процедуру заживления, пока покрасневшая кожа не стала вновь белой. Он торопливо сглотнул и закрыл веки.
* * *
Тим распахнул глаза и увидел алую ткань потолка. Балдахин. Рядом сидел Шеннон, теребя пальцами короткую пеньковую верёвку, и тепло улыбался. Глаза он снова спрятал за линзами очков.
- Мне понравился вкус твоей крови, Тим, - медленно произнёс мужчина.
- Что это было?
- Разве это имеет значение? Главное, что было.
- Я хочу уйти.
- Иди.
Тим соскочил с высокой кровати, наспех застёгивая брюки, и вылетел из комнаты.
- Зачем ты его отпустил? – послушался интимно-хрипловатый мужской голос с лёгким привкусом недовольства и непонимания.
Шеннон, не глядя на брата, пожал плечами.
- Потому что не смог отпустить тебя когда-то, Джей…
* * *
Тим выбежал из комнаты, даже не пытаясь что-то осознать, словно полчище демонов гналось вслед за ним с огненными трезубцами. Дверь, ещё одна дверь. Сбежать из этого кошмара, странного и сладко-горького, с привкусом красного перца.
Закручивающаяся лестница показалась самой длинной в его жизни. Почему мужчина выбрал его? Зачем привёл сюда? Зачем рассказал о своей жизни? Зачем… Голова кружилась от вида ступенек и таких же повторяющихся мыслей. «Осторожней» - прозвучал бархатный голос в голове.
Наконец, скользкий пол. Босыми ногами парень чувствовал его каменный холод. Алые розы роняли свои нежные лепестки повсюду: столы, стулья, ковёр - словно капли крови. Вампир. Тим никогда не верил в вампиров. Наверняка это сон. Стоит только найти выход, и всё кончится. Дверь. Ещё одна, и ещё. Келлехер, взмокший от бега, остановился, чтобы перевести дыхание. Рваная рубашка неприятно липла к телу, от страха тряслись руки.
Тим толкнул её, и вот она, свобода. Лиловая ночь приняла его в свои прохладные объятия. Пахло сырой землёй, розами и липовым цветом. Тим побежал по дорожке, затем по мокрой траве, чувствуя под ногами хрустальную воду.
Он добежал до кованой изгороди и стал торопливо искать калитку. Тщетно. В панике он бросался на двухметровую решётку, снова бежал и метался, словно загнанный зверёк. «Ловушка» - стучало в голове. Тим обернулся и посмотрел на серый замок. Там, на одном из балконов с бордовыми шторами стоял вампир в очках с красными стёклами и улыбался.
Из плена не было выхода. Он здесь навечно, до самой смерти. Тим прислушался. Тишина. Даже сердце остановилось.
Fin
Автор: L&L
Жанр: ау-фэнтези, ангст, романс.
Рейтинг низкий
Честно изучала матчасть, но могу ошибаться)))
Фик с 30stm Kink-fest по заявке: 2.25 Шеннон/Тим, АУ (?) НЦ - 17
Шеннон - вампир, которому скучно и грустно нечем себя занять, чтобы развлечься, он решает завести себе зверюшку. Зверюшку зовут Тим.
читать дальше* * *
В нос ударил запах сырости, смешанный с ароматом свежих роз. Он прислушался, всё ещё находясь на грани сна и реальности. Вокруг была кромешная тьма. Он мотнул головой в сторону и застонал от нестерпимой боли – всё тело содрогнулось от жгучего спазма. Слабость и страх мешали оценить действительность, за которую он отчаянно цеплялся сознанием.
Судя по всему, его привязали к стулу – запястья и голые лодыжки отчаянно саднили от трения грубых верёвок, - на глазах повязка, рот заклеен скотчем. По крайней мере, так казалось ему, любителю американских шпионских фильмов.
Любые попытки уловить время оставались безуспешными. Сквозь шум в ушах он слышал только капли воды, которые звонко падали в лужицу и разносили эхо по всему помещению. Кап-кап-кап.
Через пару минут в голове начало проясняться.
Его звали Тимоти Келлехер, 28 лет отроду, волосы тёмные, глаза голубые - обычный служащий обычной американской компании, унылая канцелярская крыса, как говорила про него подружка Сюзи. Черноволосая бестия, которую порой хотелось выкинуть из окна. Но Сюзи прекрасно готовит и потрясающа в постели, кто же захочет такую бросить. Вот он и не бросал.
«Копия копии копии». Голубая рубашка, чёрные брюки, уставшее лицо, красные глаза, гипнотизирующие часовую панель компьютера: 15:46, 15:47, 15:48. – вот он, Тим Келлехер, никто и ничто среди кучи бумажек, ксероксов и скрепок.
Кап-кап-кап.
Офис являлся некой машиной времени, которая тянула часы, словно жвачку, с каждым ударом секундной стрелки замедляя движение планеты. Но после работы начиналась свобода, когда Келлехер и его друзья, закатав рукава, взъерошив волосы и продев в ухо по маленькой серёжке, отправлялись в гаражи и играли на гитарах. О, да, настоящий драйв, подлинная свобода. Когда Тим брал в руки бас-гитару, он сливался с ней, оживлял её, и они вместе поднимались на вершину сладостного блаженства…
Кап-кап-кап.
Вот и вчера после маленького концерта для гаражных кошек он летел к Сюзи, наслаждаясь пятницей и приятной истомой во всём теле. До выкрашенного жёлтой краской дома оставалось несколько метров, когда Тим почувствовал сильные объятия и лёгкую боль в области шеи. В глазах резко потемнело, ноги вдруг стали ватными, а в голове зазвучал приятный мужской голос: «прости».
И теперь он был здесь, в обездвиженном состоянии, без единого плана выбраться отсюда. Или хотя бы прекратить капающую экзекуцию.
Парень замер, когда сквозь методичный звон капель услышал мягкие неторопливые шаги. «Добрый вечер», - раздался в его мозгу всё тот же бархатистый баритон. Тим аж подпрыгнул, он готов был поклясться, что незнакомец не произнёс ни слова вслух. Последний приблизился, встал сзади и аккуратно начал снимать повязку с глаз. Шёлковый платок струйкой скользнул на пол. Тим зажмурился, боясь яркого света, но в помещении было достаточно темно. Судя по всему за спиной находилось маленькое окошко, через которое проливались серебристо-синие лунные лучи.
Незнакомец обошел узника снова и торопливо сдёрнул полоску скотча с губ Келлехера. Слёзы брызнули из глаз, Тим облизнул горящие губы и уставился вперёд.
Его мучитель был среднего роста, даже чуть-чуть ниже, коренаст и коротко стрижен. На нём были тёмный пиджак с закатанными до локтя рукавами, белая футболка с непонятной надписью и чёрные штаны, плотно облегающие ноги. Пока мужчина ставил себе стул и садился на него верхом напротив парня, тот не мог не отметить сильные мужские руки, которые мягко легли на спинку стула, и красивое лицо.
Тим смешался. Мужчина, казалось, совсем не нервничал (а маньяки, по мнению Келлехера, должны были волноваться) и был окружён атмосферой глубокой скорби и раненной души. От него исходила странная мощь, будто одним своим движением странный человек мог уничтожить его или выпустить на свободу, как запертую в клетке птицу.
- Кто Вы? – нахмурившись, прохрипел Тим. Голос отказывал после долгого молчания. Парень сглотнул и откашлялся.
- Ты можешь называть меня Шеннон, мой дорогой гость. Нынче это имя мне больше нравится среди прочих…
- Зачем Вы меня связали? – осмелев, спросил Келлехер. От странного спокойствия оппонента он начал покрываться противным липким потом. – Где я?
- У меня дома, Тим. Точнее, в подвале моего дома. Я покажу тебе свои спальни позже, если пожелаешь.
- Выпустите меня! – крикнул Тим и попытался освободить руки – безуспешно. От бесполезных попыток лишь выступила кровь.
Шеннон хмыкнул и заворожено посмотрел на свою жертву, медленно облизнувшись. Тим, еле сдерживая желание закрыть глаза от надоевшего страха, с ненавистью пойманной лисы стал разглядывать хозяина дома.
У того был высокий лоб, крупноватый для такого идеального овала лица нос, полные влажные губы с соблазнительным изгибом. Глаза незнакомец спрятал за красными стёклами очков. При свете луны кожа мучителя казалась высеченной из мрамора, создавая иллюзию статуи античного бога.
Словно прочитав мысли, Шеннон улыбнулся, чем совсем сбил Келлехера с толку.
- Отпустите! Зачем я Вам?
- Я планировал тебя убить, Тим, – (сердце вмиг упало куда-то вниз, а потом резко подпрыгнуло к горлу) - Ты хороший парень, поэтому я оставил тебе жизнь. Но, пойми, я очень одинок, и мне не с кем поговорить.
- Вы хотите, чтобы я Вас выслушал? – с надеждой и медленным пониманием произнёс Тим. Мужчина неторопливо кивнул.
- Я хочу, чтобы ты меня понял, - понизив голос до доверительного шёпота, проговорил Шеннон.
- Я согласен, - быстро ответил Тим.
- По мере того, - продолжал мужчина, - Как я буду посвящать тебя в свою жизнь, я буду развязывать все эти верёвки, - он кивнул в направлении пут. – И ты сможешь сам решить, когда уйти.
Тим быстро закивал, мысленно собираясь с силами бежать отсюда при первой возможности, что было сложно – всё тело продолжало ломить от невиданной слабости.
Шеннон откашлялся, прочищая горло, и сказал:
- Не могу предложить тебе устроиться поудобнее, но я надеюсь, ты останешься до конца…
Тима передёрнуло.
- …моей истории.
* * *
«Всё началось несколько веков назад. Испания только-только поднималась после мучительных пятисот лет арабского ига. В последний период Реконкисты я был ещё совсем малышом, но уже тогда всей душой ненавидел мавров, этих чернокожих, как говаривала моя мать, слуг ада, выбравшихся оттуда перерезать истинных христиан. О, меня с самого детства водили на мессы, учили преклонять колена перед распятием и верить в скорый приход Мессии.
До сих пор не забуду старый собор, который строили мавританские архитекторы, но так и бросили на середине. Это было здание серого камня с высокими шпилями на двух центральных колокольнях, крупными разноцветными розетками и множеством надстроенных капелл. Типичная испанская готика, смешение арабских и христианских мотивов. Внутри высокие сводчатые потолки завораживали меня, а порой заставляли дрожать в исступлении. Помнится, я очень переживал, если во время Страшного Суда всё это великолепие расколется и погибнет в руинах.
Огромное распятие перед алтарём страшило меня. Я падал на скамью с потёртым молитвенником в руках и жарко просил прощения за скверный взгляд на Сына божьего.
Всё моё детство прошло в этих походах на исповеди вместе с матерью и младшим братом Хуаном. Наш отец погиб в битве при освобождении Гранады, и с тех пор мать, истинная испанка, носила только траурные наряды: строгое чёрное платье моды тех лет – наглухо закрытое от подбородка до пола, - и белая вуаль. Хрупкая, гордая, черноглазая – она всегда была для меня Мадонной. Никаких украшений, которые я замечал на пальцах и шеях её подруг.
Мы трое усиленно молились за спасение наших душ. Помнится, я стоял перед Христом, сложив маленькие ручки в молитве, и просил уберечь мою душу от соблазнов, чтобы ни за что на свете Господь не позволил мне попасть в ад и стать мавром.
А ведь было за что. В те времена, когда мы, затаив дыхание, ловили каждое слово с губ матери о Боге и любви к ближнему, я ненавидел Хуана всей душой. Он был младшим и, как мне казалось, больше любим. В его хрустально-голубых глазах было столько благочестивости и милосердия, что многие называли его маленьким Иисусом. Он, а не я, получал похвалы священника за выученные молитвы, он, а не я, становился любимцем сеньор и сеньоров. Я видел на его лице одухотворённость, в глазах – высший смысл невинности. И ненавидел.
Кстати, Хуан считал, что поза распятия не случайна, что Он раскинул руки для того, чтобы уметь объять весь мир. Мать гладила его по шёлковым волосам, чего я от неё ждать никак не мог в своём отношении.
Зависть, скажу я тебе, страшное чувство. Оно разъедало меня изнутри, застилало глаза настолько, что однажды я очнулся от приступа ярости в своей комнате с окровавленными осколками зеркала вокруг. Но на публике я вёл себя прилично, лишь священнику рассказывая о своих внутренних проблемах. Толстый падре с масляными губами выслушивал меня, давал наставления успокоить душу и продолжать непрерывно молиться.
- Сеньора Долорес, - говорил падре моей матери. – Мне кажется, маленький Мигель нуждается в более частых проповедях. Я нахожу его характер слишком жестоким.
Мне было страшно. Я изо всех сил старался быть хорошим старшим братом. И каждый вечер перед сном выполнял советы священника.
Надо сказать, что жили мы в одном из маленьких городов на северо-востоке Испании, название тебе ничего не даст – этого городка давно нет на карте. Неподалёку плескалось Средиземное море, искрящееся под жарким испанским солнцем, куда я любил уходить, чтобы поразмышлять о жизни.
Наш дом был настоящим поместьем, с увитым красным виноградом и вездесущим плющом ограждением. В саду росли удивительно красивые розы с крупными бутонами, в основном красные, - мой любимый цвет. Ещё там цвели пушистые пионы, тонкие тюльпаны и любимые цветочки моей матери – ночные фиалки. Мать любила гулять по ночам в тишине, пока, как она считала, мы спали, и тихонько плакать. Однажды я застал её за этим занятием.
Мать всё в том же глухом чёрном платье сжимала в руке стебли фиалок, свесивших нежные головки вниз, смотрела в лицо полной и всхлипывала. Тогда был единственный раз, в который я увидел блестящие дорожки слёз на её впалых щеках.
- Мама, - спросил я её тогда, позволив себе такое неформальное обращение. – Что случилось?
Она тогда накричала на меня и выпорола плетьми, запретив с собой разговаривать.
Вот так я и рос, мучимый внутренними сомнениями и глубокой яростной ненавистью к брату»
* * *
Шеннон прервался и внимательно посмотрел Тиму в глаза, слегка наклонив голову. Тот моргнул и улыбка медленно расползлась на его лице.
- Что за бред? Испания, мавры, Христос… Вы, должно быть, историк или, не знаю, географ. Решили проверить, поверю ли я в то, что человек способен прожить несколько сот лет? Или Вы пригласили меня, чтобы поделиться эликсиром бессмертия? – Келлехер нервно рассмеялся, но тут же осёкся, глядя на серьёзно-задумчивое выражение лица рассказчика.
Шеннон поднялся, обогнул свой стул и неторопливо развязал верёвки вокруг тела, оставив стянутыми только руки и ноги.
- Это не бред, Тим. Но я могу представить себе твоё смятение, - проговорил мужчина, сворачивая верёвку и глядя в пустоту перед собой. – Если бы мне тогда рассказали столь сомнительную историю, я бы не поверил.
- Поверьте, то, что вы держите меня здесь связанным, не способствует вере. Отпустите. И мы сможем встретиться за обедом в каком-нибудь приличном кафе. Знаете, возле моей работы отличная закусочная…
Шеннон добродушно рассмеялся.
- Я не могу отпустить тебя, друг. Тем более, я только начал, – он пожал плечами и вернулся на место.
- Вы меня убьёте? – подавленно спросил Тим.
- Нет… Наверное. Не бойся, мне просто нужно высказаться, только и всего. За несколько лет во мне скопилось столько воспоминаний, что просто кощунственно ими не поделиться.
Келлехер уронил голову на грудь, вздохнул и попросил продолжать.
* * *
«Мне исполнилось тридцать пять лет, когда умерла мать. Первые признаки болезни проявлялись ещё задолго до кончины, когда однажды, выходя из церкви, она увидела кровь на белоснежном платке. Мне было жутко видеть её, и без того хрупкую, угасающую с каждым днём, словно огонёк церковной свечи. Это ощущение усилилось, когда её кожа приобрела желтоватый оттенок.
Мы не спали по ночам, с распахнутыми в темноту глазами слушая её сдавленный кашель. Хуан приходил и садился ко мне на постель, поедая своими голубыми глазами моё сознание. Я просто обнимал его. Знаю, он искал надежду, а я просто выполнял свой долг старшего. Я предчувствовал, что матери оставалось недолго.
Я заглянул в его хрустальные прекрасные глаза и понял, почему все вокруг называют его ангелом. Даже в свои двадцать семь лет он не утратил какой-то детской непосредственности и чистоты… В следующую минуту Хуан кубарем катился прочь, испуганно и недоумённо, не ожидавший, что я оттолкну его от себя.
Ты, должно быть, думаешь о том, были ли у нас подружки? В моих объятиях тогда побывали самые страстные женщины Испании, холёные дочери грандов и местные проститутки, но ни одна не смогла занять место в моём сердце надолго. Я пробовал и с мужчинами, гибкими чернокожими рабами с оленьими глазами и потрясающими навыками любовников. Однако никому не удавалось вытеснить из моей головы собственного брата.
Однажды ранним утром, ещё до восхода солнца, я оделся и пошёл к морю, молиться. На тот момент мне казалось, что Бога можно встретить именно там, где небо встречается с землёй, где огромное море отражает облака, а те кажутся комками голубоватой ваты, прикреплённой к тарелке небосвода. Да, именно там я и планировал рассказать Господу о своём смятении.
Нужно сказать, что мой отец был одним из богатейших мореплавателей всей Испании. Из далёких походов он привозил золото, драгоценные камни, странные продукты и смешных животных. Отец любил море, жил им. Но после его смерти мать запретила нам когда-либо подниматься на корабль, хотя сохранила прибыльную собственность. Город оставался нашей фамильной верфью. Втихаря мы с Хуаном уходили на берег, чтобы послушать крики чаек и понаблюдать за мускулистыми трудящимися матросами на наших судах, собиравшихся или только что вернувшихся из плавания.
В то утро корабли отправлялись бороздить моря в составе какой-то там королевской экспедиции. Я прохаживался, как настоящий гранд, одетый во всё чёрное по моде тех лет: бархатная куртка, богато расшитая серебром с узким воротником, как прописывал этикет, штаны, плотно обтягивающие ноги, и сверху вторые, в виде двух шаров, также украшенные шитьём. С левого плеча у меня свисал плащ того же чёрного цвета и серебряной вышивкой, прикрывающий шпагу, которая из за верхних штанов висела почти горизонтально.
Так и гулял я с желанием, чтобы морской ветер очистил мою голову от странных мыслей и наставил на путь истинный. Тогда мне казалось, что это временное помешательство так или иначе связано с болезнью матери, её ужасным состоянием. При виде неё хотелось сбежать из дома, ибо она разносила смерть, была олицетворением всего того, чего я боялся. А Хуан, такой тёплый и здоровый, родной и беззащитный, что хотелось его спрятать в своих объятиях…
От подобных умозаключений у меня кружилась голова. Однако из липких бешенных мыслей меня выдернула следующая картина.
Солнце ещё не появилось из-за кромки воды, но небо уже окрашивалось в нежно-сиреневые тона. С подплывшей к пристани шлюпки вышла девушка необычной для наших краёв внешностью: белокурые волосы, светло-розовое платье, открывающее грудь. Она, тоненькая, словно цветок нарцисса, размахивала руками, раздавая указания трём слугам на непонятном языке, торопливо оглядываясь на морскую гладь. Итальянка.
В тот момент сердце моё быстро забилось предчувствием чего-то неизбежного. Но тогда я ещё не предполагал, что катастрофа будет столь разрушительна.
Странным образом компания испарилась, а я ещё долго стоял, повернув голову набок в их направлении. Начиналось утро, и пора было проведать мать. В эти часы она как раз поднималась с постели, чтобы одеться и снова лечь – ходить она уже не могла.
Ещё на пути к дому я понял, что её конец настал. Возле дверей собрались какие-то женщины, лица которых были залиты слезами. Никогда прежде они не попадались мне на глаза. Кто все эти люди? Они были похожи на ворон, слетевшихся на свежее мясо. Я вспылил.
- Убирайтесь! – кричал я, пробираясь ко входу в дом. – Убирайтесь!!!
Маленький садик возле дорожки сплошь был покрыт бледными фиалками, с неистовой силой отдающих свой аромат воздуху. Они чувствовали.
На самом деле, там было много знакомых по походам в церковь яростных католичек. Просто в какой-то момент сознание покинуло меня. Я влетел в спальню.
Хуан стоял на коленях у кровати и сжимал костлявую ручку матери, закрывшей глаза навечно. Да, эта длинная восковая свечка потухла навсегда. Лицо брата исказилось в гримасе искренней скорби. Из его глаз катились слёзы, и я почему-то вдруг стал надеяться, что вместе с этой водой его глаза потеряют весь свой хрустальный блеск. Вот об этом я думал, о его прекрасных глазах, в одной комнате с покойной матерью. Помнится, ни одной слезы не появилось на моей щеке и во время церемонии прощания.
Смешанные чувства. Я яро держал Хуана под своим вниманием, ни разу не выпуская и приходя в панику, когда знакомой фигуры не оказывалось в одном помещении со мной. Не помню, достаточно ли соблюдал традиции, брат стал моей одержимостью – мне постоянно хотелось его защитить.
Тогда в церкви, при свете множества свечей, он спросил меня жарким приглушённым шёпотом:
- Мигель, что ты чувствуешь?
Падре, ещё больше раздобревший, настолько, что его ряса вот-вот могла затрещать по швам, читал молитву. Я моргнул, отвлекаясь и даже встал на носочки, чтобы сказать прямо брату в ухо, - уже тогда он был немного выше меня.
- Пустоту… - почему-то соврал я. - Скорбь. А ты?
На самом деле мне было абсолютно всё равно. Он повернул лицо к распятию, огоньки свечек всполыхнули в его глазах, придавая ему, признанному ангелу, странную чертовщинку.
- Свободу, - вдохновенно прошептал он.
Я смутился и не сказал ни слова.
Через год наша жизнь изменилась до неузнаваемости. Хуан разгуливал по городу, нарядившись в свой лучший костюм тёмно-фиолетового бархата с золотой вышивкой. Настоящий идальго.
Я едва управлялся с делами, поручая и перепоручая работникам необходимые дела, а он прохаживался по улицам в ярких одеждах, словно случился великий праздник. Я никак не мог выбросить его слова из головы. Свободу… Мог ли я отрицать, что не ощущал того же? Мать держала нас в ежовых рукавицах, запрещая то это, то другое. Дьявольский огонёк в глазах брата пугал меня.
В общем, я не понимал самого себя и отдался верфи.
Хуан стал пропадать ночами и возвращаться только под утро, напевая песенки пьяных моряков. Я как раз вставал в это время в предчувствии тяжёлого рабочего дня.
Мы практически перестали приходить на мессы, что озаботило горожан, и мне приходилось за шкирку таскать брата в церковь для соблюдения всех традиций.
- Какого чёрта? – бурчал он. – Неужели мы не можем сделать этого дома?
- Таковы основы истинного христианина, - отвечал я словами падре.
Он фыркал, но всё же шёл со мной.
- Бога нет, - как-то обронил он.
- Не говори так, - шипел я ему тихо, словно боясь, что нас услышат и прямо на месте поразит молния.
- Бога нет! – закричал он. – Если бы был, он не отобрал у нас маму, которая так верила, так верила в его милосердие, а умерла в мучениях. Если бы он был, - свистящим шёпотом проговорил он. – Он бы послал нам более нежную женщину, вместо неё. Как, например, Бьянка.
- Ты сходишь с ума, Хуан, - пробормотал я, поморщившись. – Кто такая Бьянка?
- Моя будущая жена, - подмигнув, с уверенностью сказал он. Из немого ступора меня вывела служанка, которая объявила, что мы опаздываем на мессу.
Через несколько дней я увидел знаменитую Бьянку на приёме у одного из заезжих богачей. Сеньор Бальдини, венецианский торговец замечательными тканями, из которых были шиты и мои костюмы. Напыщенный павлин в разноцветном наряде. Таким же был его двухэтажный особняк, купленный у разорившегося помещика. Итальянец устроил маскарад, что было диковинкой в наших краях. Предполагалось, что каждый должен был надеть маску, богато украшенную росписью, вышивкой или перьями. Бальдини предложил мне золотую на пол-лица, с длинным загнутым вниз носом, которая, по его мнению, идеально подходила моему чёрному костюму с ручной отделкой. Для Хуана в нежно-голубом костюме он приготовил маску, полностью скрывающую лицо. Правая половина маски была покрыта червлёным золотом, а левая – серебристым напылением. Почему-то меня передёрнуло от такого жестокого контраста.
Я отвернулся и среди тёмного бархата тяжёлых женских платьев нашёл шёлковый цветок, белый бутон, скрывающий лицо за маской, расшитой золотом, которая держалась на длинной золотой ручке. Женщину я узнал сразу – это была та незнакомка, которую я заметил на пристани в день смерти матери. Белокурые волосы, переплетённые нитями жемчуга, сияли ангельским свечением.
- Бьянка, - выдохнул Хуан мне в ухо и двинулся вперёд. Я пошёл за ним, не обращая внимания ни на кого из присутствующих. Испанская знать, что она мне. Подойдя к ней, Хуан перехватил белоснежную маленькую ручку и жадно прижался губами.
Пойми, Тим, для нас, выросших среди католического аскетизма и низкопробных девиц с пристани, она была, как красная тряпка для быка. Женщины явно недолюбливали экспрессивную и своенравную итальянскую красавицу, в то время как они сами должны были неукоснительно соблюдать этикет. Максимально закрывать тело, не позволять ярких эмоций и жестов. Постепенно это ушло, но тогда было именно так.
- Ох, сеньор Хуан, - замурлыкала итальянка грудным голосом, опуская маску вниз. – Представьте меня своему другу.
- Мой брат, Мигель, дорогая Бьянка, - произнёс Хуан без особого энтузиазма.
Я был заворожён. Изумрудные глаза её светились благодушием, которое нарушалось короткими вспышками кошачьей хищности. Она тепло улыбнулась мне, а когда я поцеловал ей руку, весело засмеялась. Плотный корсет сковывал движения, но красиво окаймлял грудь, словно корзинка с яблоками. Демоническое создание.
- Я уже говорил ему, - донёсся до меня голос брата. – Что хочу жениться на Вас.
- И что же ответил сеньор Мигель? – Бьянка пристально посмотрела мне в глаза.
Я смутился. Мне не нравился её плотоядный взгляд.
- Мой брат не думает, что говорит, - произнёс я.
Меня отвлекли, грубо выдернув из смятения разговорами о вернувшейся ни с чем экспедиции. В последние годы наши дела не были успешны, португальские корабли захватывали морское пространство, с каждым часом улучшая свои суда.
Но все разговоры были для меня утомительны. Мне хотелось увидеть Хуана, постоять в лучах его обаяния и успокоить душу.
Липкая тревога охватила меня. Брат пропал. Я искал его в веренице разноцветных масок, пока не закружилась голова. Невиданная сила тянула меня наверх. Я, словно одержимый, поднялся по лестнице, застеленной мавританским ковром, которая вела в спальни. Разумеется, на моём лице была та самая маска с длинным носом. Сердце заходилось в неистовом пасодобле, сбивая дыхание и разгоняя в крови ярость. Я прислушивался к дверям одна за другой, не осознавая, что конкретно хочу услышать. Перед глазами мелькали красные веера. Шаг, ещё один, ещё.
Двери распахнулись и оттуда, покачиваясь, вышел счастливый Хуан. Он побрёл мимо меня, даже не заметив. Я готов был поклясться, что на бархате его голубых туфель были бурые капли крови. Я ворвался в комнату с намерением убить Бьянку за то, что она забрала сердце и душу. Но девушки там не оказалось. Только ворох мятых простыней и распахнутое настежь окно в ночь».
* * *
Шеннон прервался и посмотрел на притихшего Тима. Он снял очки, и потёр глаза, будто бы оправа сильно давила на переносицу. Взгляд орехово-карих грустных глаз обескуражил Келлехера.
- Он её убил?
- О, нет, что ты, - улыбнулся Шеннон. – Она сама вышла ко мне в гостиную и высказала радость от знакомства с фальшиво-весёлой улыбкой. Глядя на разрумяненные щёки и серьёзные глаза, я не смог сказать ей всё, что думаю. Что было странно для меня, привыкшего к разговорам на грани.
- А как же кровь?
- Это была кровь Хуана.
Мужчина поднялся со стула и встал на колени у ног Тима. Тот замер, запрокинув голову назад, стараясь успокоиться, пока руки развязывали тугие жгуты, холодные пальцы приятно касались кожи затёкших лодыжек. Келлехер даже задумался: не мазохист ли он часом?
В следующую секунду Шеннон запустил руку под брючину и погладил напряжённую икру. В недоумении опустив голову, парень дёрнулся, встретившись взглядом с мужчиной, в котором читалось животное вожделение. Складывалось дикое ощущение, что тот хочет его съесть..
Но взгляд потух, минутное замешательство прошло, Шеннон поднялся с колен и встал возле окна, поэтому Тим его не видел, о чём очень жалел. Ещё через несколько минут из-за спины послышался всё тот же бархатный голос.
* * *
«Будни тянулись, как караван в жаркой пустыне. Все мои мысли занимала Бьянка. Я всё больше и больше воспринимал её как демоницу, присланную из ада нарушить наш духовный покой. Я молил Бога избавить меня и Хуана от неё. Она мне снилась. Во сне она звала меня к себе. Во сне она целовала брата, обвивала его своими белоснежными руками и длинными ногами. Мне становилось противно и страшно.
Хуан совсем сошёл с ума. Каждую ночь он пропадал в её доме рядом с другими обожателями, каждое утро он возвращался, всё более измождённый и подолгу смотрел в потолок. В нынешнее время его наверняка приняли бы за наркомана.
Всё менялось, когда она стояла рядом живая, не видение из сна, не иллюзия из грёз, реальная. Я будто попадал в невидимый поток тумана, ослепительный, оглушающий, никак не сочетавшийся с её нахмуренными золотистыми бровями, пока никто не смотрел на неё прямо. В беседе, однако, Бьянка была необыкновенно и навязчиво весела.
- Ваш брат – сущий ангел. Если бы Боттичелли был испанцем, его купидоны выходили бы именно такими, - закусывая губы, сказала мне она на очередном приёме. Её зелёное платье под цвет глаз по-прежнему было не в меру открытым, а изумрудная диадема в волосах подчёркивала необыкновенное сияние глаз.
- Думаете? – борясь с желанием уйти куда глаза глядят, произнёс я. – А вот Вы – настоящий сатана.
Она звонко рассмеялась.
- В таком случае, называйте меня Лючия, мой дорогой Мигель.
- Вы и правда несёте свет. Смертоносный свет.
- Может быть, может быть, - с этими словами она ускользала от меня, как рыбка. – Иногда мне кажется, что Вы ревнуете Хуана ко мне.
Тогда мысль показалась мне безумной. Но когда Хуан влетел ко мне в комнату и, сдёрнув шторы с окон, завопил:
- Я женюсь на ней! Бьянка согласилась выйти за меня замуж!
Почва ушла у меня из-под ног.
- Нет, - прошептал я.
Хуан меня не слушал и продолжал быстро расхаживать по комнате.
- Мы поженимся через несколько месяцев, в полночь, как она хотела. Ах, милая Бьянка! Светловолосая красавица, укравшая мою жизнь.
- Нет! – взревел я. – Этого не будет, Хуан. Ты никогда не женишься на этой женщине!
- Почему? – с вызовом и презрением спросил он.
- Она не любит тебя, она словно выпивает тебя изнутри.
- Это любовь, Мигель. Она иссушает, потому что мы не вместе .
- Это ведьма, Хуан. Она здесь, чтобы разрушить нашу семью.
- О чём ты? – брат мотнул головой и тут же устало произнёс. – Ты слишком много работаешь. Помолись за нас своему Богу.
Хуан покинул комнату, оставив меня в диком негодовании. Но как я мог объяснить, почему им нельзя пожениться? Злость затопила меня настолько, что, спустя несколько дней, я решил покинуть город на одном из судов, якобы для личной покупки драгоценностей к свадьбе. Видеть Хуана счастливым и будто порхающим над землёй было невыносимо.
Наши корабли приставали у берегов Италии, Греции и Марокко, закупались ткани, стекло, золото. Я тянул время, задерживаясь в каждом порту, надеясь, что брат передумает за время моего отсутствия, что Бьянка покинет город до моего возвращения. Мысли, что они поженятся прежде, чем мои корабли достигнут родного берега, не допускались. Хуан просто не мог не получить моего благословения! Хотя наблюдая за пугающими переменами в его поведениями, я уже не был уверен.
За время плавания кожа у меня потемнела и была солёной на вкус, пропитавшись морским бризом. Я понял, почему отец так любил море, я поймал его спокойствие и надумал стать моряком, как отец. Широкие паруса стали для меня олицетворением свободы и гармонии с собой в эти тяжёлые времена. Ярость моя поутихла, уступив своё место странному и устойчивому предчувствию беды. «Будь, что будет» - решил я перед тем, как мы вошли в маленькую бухту нашего города.
Был полдень, солнце стояло в зените и нещадно опаляло всё вокруг. Все травы и деревья вдруг показались мне убогими, сухими. Недобрый знак. Нахмурившись, я поднялся по ступенькам дома и пошёл в спальни. Хуана я не нашёл. И всё же радость от возвращения домой цвела улыбкой на моём лице.
Он появился ближе к вечеру, и с порога моей комнаты заявил:
- Ну, раз ты здесь, мы можем обвенчаться уже сегодня!
Бледный и худой, с бешенными глазами, в потрёпанной и пыльной одежде он напоминал привидение. Спокойствие, приобретённое за месяцы плавания, как рукой сняло. Я был в отчаянии. Церемония, как и планировалось, должна была состояться в полночь – так пожелала Бьянка. Падре, попавший под её обаяние, не мог не согласиться вопреки обычаям. Я предпринял попытку уговорить Хуана отказаться от своего решения – тщетно. Поэтому к началу обряда я был прилично пьян от красного французского вина.
Бьянка пожелала одеться для церемонии в нашем доме. Я не возражал. Не видел и не хотел её видеть, просто напивался в своей комнате вином из золотого кубка, украшенного рубинами и сапфирами.
Спускаясь в погреб за очередной бутылкой, я услышал странные шорохи в спальне матери, там, где должна была находиться невеста. В приоткрытую дверь раздавались голоса, мужской и женский. Я сразу их узнал.
- Расскажи…
- Самый прекрасный и сладкий напиток, который я когда-либо пила. Ты позволяешь мне слишком много, Хуанито. Я ведь могла и убить тебя сегодня.
- Сделай это, - говорил Хуан.
- Прости, мой мальчик, - ласково проговорила Бьянка. – Но ещё не время.
- Мы сегодня поженимся, дай мне кровь! – настаивал мой брат. Она молчала, явно к чему-то прислушиваясь.
- Тише! Там Мигель! – испуганно прошептала она.
Я ворвался в комнату и без слов схватил женщину за тонкое запястье.
- О чём он говорит, Бьянка? Какая кровь?
Её изумрудные глаза впились в меня так, что, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Губы плотно сжались в тонкую нить.
- Какая кровь?! – ревел я. Они продолжали молчать, и тогда я дёрнул её на себя. Бьянка вздрогнула, но я продолжал тащить её вниз к дверям, чтобы вышвырнуть на улицу.
Внезапно она вырвала руку с нечеловеческой силой и прыгнула на меня, повалив с ног. Мы катались по мраморным плитам гостиной, пока она одним движением не пригвоздила меня к полу. Тут я разглядел на ней подвенечное платье в истинном испанском стиле, белая кружевная ткань, расшитая мелким жемчугом, туго облегала её стройную фигурку. Волосы высоко подняты и покрыты вуалью. Прекрасная невеста, под властью которой я не мог даже вздохнуть.
Она улыбнулась, я, ещё находясь под действием вина, улыбнулся ей в ответ и попытался сбросить с себя.
- Бедный Мигель, глупый Мигель, такой же красивый, как и его брат, - проговорила она и наклонилась. Я почувствовал аромат жасмина, исходящий от её кожи. Я почувствовал, как она лизнула мою шею. Я почувствовал, как она прокусила кожу и стала пить. Мгновенный страх, сковавший всё моё тело, сменился истомой, чувственным наслаждением. Я видел лицо Хуана, взволнованное и прекрасное, как никогда.
- Не бойся, - словно через вату, звучали его слова. - Всё будет хорошо.
Я потерял сознание. Мне виделись страницы моей недолгой жизни, высохшая мать, разрушенные города, высокое распятие, хрустальные испуганные глаза Хуана. Да, наверное, это было самое ценное в моей смертной жизни – его взгляд, чистый и невинный.
Тело содрогнулось, когда мне в рот попало что-то солоноватое, как средиземноморский бриз, и терпкое, как французское вино.
- Пей! – приказала Бьянка, и к моим губам прижалось что-то, изливающее эту самую жидкость. Я с трудом повернул голову, чтобы не поддаться ей, но кто-то надёжно держал мою голову руками. Вязкая жидкость наполнила рот, пролилась через уголки.
- Пей же! – закричала Бьянка, и я судорожно глотнул. В следующую минуту я жадно припал к источнику, от которого по всему телу проходили оргазмические импульсы. Я вдруг увидел Венецию, этот прекрасный плавающий город, его жителей, развалившихся на подушках, множество мужчин – я полюбил каждого. Венеция. Розово-голубое небо раскинулось передо мной, пока я лежал в гондоле и слушал песни искусных музыкантов.
Видения резко прекратились. Я сел на полу. Меня тошнило и трясло. Бьянка сидела возле стены, подобрав ноги и прижимая окровавленную руку к груди так, что на её платье расцветала огромная алая роза. Рядом с ней – Хуан, озабоченно разглядывающий меня – глубокая морщинка пролегла у него между бровей.
Я вдруг понял, как на самом деле красив мой брат. Как прекрасно его лицо вот с этой самой морщинкой между тёмных прямых бровей со слегка опущенными вниз кончиками. Он совершенство, ангел, бог! Я сидел на полу и заворожено рассматривал брата.
На секунду я закрыл глаза и вдохнул полной грудью воздух, как никогда раньше. Я почувствовал запах садовой мяты, острых перцев на кухне и… крови. Бурлящей, сладкой, драгоценной крови.
В один прыжок я преодолел расстояние между собой и Хуаном. Рассудок помутился. Кровь. По его жилам текла вожделенная жидкость. Достаточно только прокусить бьющуюся артерию на шее и напиться вдоволь. Кровь.
* * *
Тим сморгнул оцепенение и встряхнулся. Язык предательски прилипал к нёбу.
- Вы его убили? – обеспокоено спросил он, стараясь обернуться и увидеть Шеннона. Безуспешно.
- Нет, Бьянка остановила меня. Потом мне стало слишком плохо, чтобы прокусить чью-либо шею – агония, когда клетки тела начали умирать.
- Вы, должно быть, шутите!
- Отчего же?
- Извините, но я не верю в вампиров, - замотал головой Тим. Всё его тело будто наливалось свинцом при одном только взгляде на хозяина домаю
- Жаль, - произнёс Шеннон с улыбкой.
Келлехер почувствовал, как верёвки, стискивающие запястья, ослабли. Он потёр руки, шипя от саднящей натёртой до крови кожи. Шеннон мягко взял левую руку Тима в свою и потянул за собой к выходу из комнаты.
- Ты не торопишься уйти, - заметил он.
Тим рассеяно кивнул, не обращая внимания на то, что мужчина его не видит. Оказалось, парень на голову выше своего мучителя. Слабость нахлынула с новой силой. В глаза ударил мягкий свет расставленных повсюду свечей.
Тима, абсолютно безвольного и думающего только о том, что пора бы уходить отсюда, вели по каким-то комнатам с высокими потолками и золотыми стенами, сырость подвала сменилась насыщенным запахом роз и ночных фиалок. Всё вокруг приобрело плавные и округлые очертания, как на картинах Сальвадора Дали. Вот они поднимаются по пластилиновой лестнице с резким росчерком кованых чёрных перил, потом заходят в густо-красную комнату с крупными кляксами бордовых роз. Рухнув на кровать, Тим тут же погрузился в такой же сюрреалистический сон с белозубыми маврами, гордыми испанцами и безумной итальянкой. Образы исполняли фламенко, отбивая ритм в висках. Красные, чёрные, белые. Красные, чёрные. Красные. Кровавые…
Тим покрылся холодным потом и попытался встать, но Шеннон придавил его к кровати всем своим телом. Он разорвал рубашку Тима, и звон маленьких пуговиц по паркету означал начало танца. Извиваясь, парень пытался сбросить его, словно бык на арене, но тщетно. Матадор уже нащупал и взял в руку гибкую мулету и начал свою игру. Тим рвано выдохнул, но продолжил нападать. Жарко и нечем дышать. Близость холодных губ сводила с ума. Рывок.
Шеннон ухмыльнулся. Он лизнул бусинку соска, а затем прокусил его. Удар пикой. Секунда, чтобы напиться драгоценной крови под жалобные стоны жертвы. Следующий должен быть синхронным – они едины, бык полностью управляем и сам идёт на смерть.
Красные, красные веера.
Серия ударов… крик побеждённой похоти… и блаженное забвение, когда оба валятся с ног и слышат… аплодисменты публики? Нет, всего лишь шелест дождя и портьер, теребимых ветром. И новое погружение в странное забвение.
Там, во сне, он почувствовал холодные пальцы на своей руке, там, где кровавые борозды от верёвки нещадно щипало. Шеннон. Горячие вены пульсировали, словно собирались вот-вот взорваться. Мужчина наклонился и прижался губами к ранам. Медленно он вылизывал каждую царапину влажным языком, сладко собирая проступившие капельки крови, бережно залечивая раненную кожу.
Одним рывком, словно рысь, Шеннон навис над Келлехером, заглядывая тому прямо в глаза. Он взял вторую, ещё болящую, руку в свои ладони и мягко коснулся языком косточки запястья. Аккуратно поворачивая, Шеннон повторил процедуру заживления, пока покрасневшая кожа не стала вновь белой. Он торопливо сглотнул и закрыл веки.
* * *
Тим распахнул глаза и увидел алую ткань потолка. Балдахин. Рядом сидел Шеннон, теребя пальцами короткую пеньковую верёвку, и тепло улыбался. Глаза он снова спрятал за линзами очков.
- Мне понравился вкус твоей крови, Тим, - медленно произнёс мужчина.
- Что это было?
- Разве это имеет значение? Главное, что было.
- Я хочу уйти.
- Иди.
Тим соскочил с высокой кровати, наспех застёгивая брюки, и вылетел из комнаты.
- Зачем ты его отпустил? – послушался интимно-хрипловатый мужской голос с лёгким привкусом недовольства и непонимания.
Шеннон, не глядя на брата, пожал плечами.
- Потому что не смог отпустить тебя когда-то, Джей…
* * *
Тим выбежал из комнаты, даже не пытаясь что-то осознать, словно полчище демонов гналось вслед за ним с огненными трезубцами. Дверь, ещё одна дверь. Сбежать из этого кошмара, странного и сладко-горького, с привкусом красного перца.
Закручивающаяся лестница показалась самой длинной в его жизни. Почему мужчина выбрал его? Зачем привёл сюда? Зачем рассказал о своей жизни? Зачем… Голова кружилась от вида ступенек и таких же повторяющихся мыслей. «Осторожней» - прозвучал бархатный голос в голове.
Наконец, скользкий пол. Босыми ногами парень чувствовал его каменный холод. Алые розы роняли свои нежные лепестки повсюду: столы, стулья, ковёр - словно капли крови. Вампир. Тим никогда не верил в вампиров. Наверняка это сон. Стоит только найти выход, и всё кончится. Дверь. Ещё одна, и ещё. Келлехер, взмокший от бега, остановился, чтобы перевести дыхание. Рваная рубашка неприятно липла к телу, от страха тряслись руки.
Тим толкнул её, и вот она, свобода. Лиловая ночь приняла его в свои прохладные объятия. Пахло сырой землёй, розами и липовым цветом. Тим побежал по дорожке, затем по мокрой траве, чувствуя под ногами хрустальную воду.
Он добежал до кованой изгороди и стал торопливо искать калитку. Тщетно. В панике он бросался на двухметровую решётку, снова бежал и метался, словно загнанный зверёк. «Ловушка» - стучало в голове. Тим обернулся и посмотрел на серый замок. Там, на одном из балконов с бордовыми шторами стоял вампир в очках с красными стёклами и улыбался.
Из плена не было выхода. Он здесь навечно, до самой смерти. Тим прислушался. Тишина. Даже сердце остановилось.
Fin
@темы: вампиры, 30 seconds to Mars, сказки
-
-
21.08.2011 в 21:14-
-
21.08.2011 в 21:16-
-
21.08.2011 в 21:20-
-
21.08.2011 в 21:23огромное тебе спасибо, Кёр) прям вот
-
-
21.08.2011 в 21:32огромное тебе спасибо, Кёр) ой, да ладно))
пы.сы Мне так нравится, когда ты меня так называешь)) Я прям не могу
-
-
21.08.2011 в 21:58-
-
21.08.2011 в 22:15пы.сы-2: мне тоже))) ты ассоциируешься)))))
Shantana. Бывшая Прелесть, Вы (чтоб офицальнее)))) - действительно прелесть)))
спасибо, что прочла
-
-
21.08.2011 в 22:30я еще и перечитала с большим удовольствием, наверно, даже чуть с бОльшим, т.к знала, что меня ожидает.
Первый раз - это словно кот в мешке - не знаешь на что попадешь. А там "сокровище". И хватаешь, жадно, не веря своим глазам. А второй раз - уже знаешь, что "в ларце клад лежит", поэтому неспешно подходишь, садишься и наслаждаешься, "перебиранием сокровища".
вообщем, я хочу еще! я знаю, что нагло, но ничего не могу с этим поделать
-
-
21.08.2011 в 22:38я еще и перечитала это хорошо) я так Ураган марсовский пересматриваю)))))))
ещё?) продолжение к этому или чего-то другого?))))) в соседнем посте ещё один с того же феста, но менее.. сюжетный)
-
-
21.08.2011 в 22:55-
-
21.08.2011 в 22:57ради автора названия я подумаю
-
-
21.08.2011 в 23:10-
-
25.09.2011 в 23:46Умеешь же ты преподносить новых героев
-
-
26.09.2011 в 19:27-
-
26.09.2011 в 19:50зато как хорошо